 распечатать  обсудить  в избранное
|
Люди |
Из племени вечно живых
Цыденжап ДОРЖИЕВ звали его. Нашу и его семьи узами родства связали, поженившись, его сын и моя сестра. Тогда научили меня называть его худа. Сват.
ХУДА был родом из-под Иркутска, вырос в сиротстве и какого рода-племени был, сам не знал. Солдатская служба занесла худа в наши края. Здесь, в совхозе имени Ворошилова (ныне село Ковыли Краснокаменского района) женился, остался жить.
Даже перешагнув за пятьдесят лет, он не терял породу. На крепкой шее плотно сидела крупная голова со светлыми, даже рыжеватыми волосами. С широким разрезом синие глаза только что не говорили вслух. Худа курил. Во рту у него торчал мундштук, и крупные губы то сжимали его, то отпускали.
Уже в детстве я понимала, что худа - человек судьбы необыкновенной и непростой. Такое впечатление складывалось из случайных, ненароком оброненных кем-нибудь слов. Позже я поняла, что нет человека, который бы знал ВСЮ историю его нелегкой солдатской судьбы.
Узник Освенцима
ДОРОГА его фронтовая - через бои и сражения, лагеря фашистские и советские - длиной в десять лет жизни. В тридцать девятом воевал на Халхин-Голе, потом судьба подарила два года мирной жизни. В первые дни Великой Отечественной он снова был мобилизован. Снова надел военную форму, привычно взял в руки винтовку, чтобы защищать Отечество, обретенный очаг и детей.
При отступлении в 1942-м году наших войск, когда дивизия, в которой он воевал, оказалась в окружении, худа попал в плен. Его увезли в Польшу. Там со своим собратом по неволе, англичанином Жамсо, под конвоем эсэсовцев работал на ферме у немки Эммы. К вечеру их угоняли в лагерь. Голод мучил невольников, и они, рискуя быть застреленными, на ходу хватали редкие неподобранные картофелины и съедали вместе с землей.
Неизвестно, почему его из "простого" концлагеря перевели в Освенцим. Думаю, дело в характере его.
- Меня трое автоматчиков через Варшаву гнали, - вспоминал худа. - Одного - трое, пешком, автоматы держали мне в спину, наперевес. В Освенцим транспортировали... Там в бараках полы и нары шевелились от вшей... Все кругом было серое, и все шевелилось. Однажды мы видели, как эсэсовцы из-за колючей проволоки детей расстреливали, много детей, даже совсем маленьких...
Только раз за весь плен, в Освенциме, я подумал, что конец мне пришел. Когда в карцер попал, в мешок каменный. Туда меня посадили за нарушение лагерного порядка, за драку с англичанином, тоже военнопленным. Он хотел отобрать у меня котелок, ухватился за него: "Дай котелок, мой котелок". Подрались, подергали посудину, я отобрал ее назад и отколотил англичанина: "Вот твой котелок!" Самое поганое место такой карцер, ни в полный рост встать, ни сесть невозможно там. Тогда подумал я, загадал: "Если суждено мне выжить, увижу во сне собаку, хоть дохлую". Потом, когда чуть-чуть забылся, увидел собак, три собаки Бадмажан (Бадмажан звали бабку в совхозе) налетели на меня, и я пришел в себя, очнулся. И подумал: "Значит, выживу".
"Американцы спасли нас от голода"
ТАК худа, сойдясь со смертью один на один, поверил в жизнь. Никто из нас, его родичей, не знает, почему и когда вывели его из ворот Освенцима и он стал узником лагеря в Германии. Можно предположить, что вместе с еще не уничтоженными в печах Освенцима военнопленными он был транспортирован туда, когда немецкие войска начали отступать в сорок четвертом году под ударами наступавшей Советской армии. Однажды, сидя за кухонным столом и глядя куда-то мимо меня, худа рассказал мне историю своего освобождения:
- Как-то под утро сильная стрельба началась, сразу со всех сторон. Мы подумали, что немцы начали расстреливать всех пленных. И не пошевелились, не стали подниматься с нар. Решили, что все равно всех перебьют. Долго по всему лагерю шла стрельба, потом двери в наш барак распахнулись настежь. Люди в незнакомой форме встали в дверях, что-то говорят на непонятном языке. А мы как лежали, так и не пошевелились. Но они, смотрим, не стреляют, показывают руками, мол, выходите. И мы стали спускаться с нар и увидели, что это не немцы. Нас освободили американцы! Многие заключенные закричали в голос, заплакали, все пошли из барака... Когда мы вышли, люди из других бараков уже открыли пищевой склад, началась свалка. Я тоже стал пробираться туда, схватил две банки консервов, подрался с кем-то из-за них. Американцы стали отгонять нас, дело дошло до прикладов, потом они стали стрелять поверх свалки, отняли у нас банки и куски, поставили охрану у склада. Голодный человек перестает понимать, что от маленького куска может умереть... Американцы начали кормить нас по никудышной норме. И люди стали поправляться.
На войне будто и не был
ХУДА никогда никому не рассказывал о встрече с чекистами в лагере для интернированных. Мы не знаем, в каком из лагерей ГУЛАГа он "искупал свою вину" за "нарушение" приказа №227 Верховного Главнокомандующего. Только всем нам в память вошли его слова: "Свои были хуже немцев".
Многие годы не получая вестей от мужа и известий о нем, сватья уже после войны попыталась устроить свою жизнь. Освободившись, худа поехал домой. И где-то в дороге он узнал, что Дарима живет с другим человеком. Или он не хотел ломать ее и так нелегкую жизнь, или не хотел быть нежданным и нежеланным хозяином очага, но он не показался в краях. Дарима, как-то узнав об этом, тоже решила по-своему и стала ждать его. В тот момент кто-то из совхоза ездил в Читу и случайно встретился с худа, кажется, на вокзале. Человек с трудом уверил худа, что его ждут, уговорил вернуться к семье, домой.
Вскоре после празднования 30-летия Победы я спросила у худа, получил ли он юбилейную медаль. "Нет, - ответил он и, видя мое недоумение, добавил: - Я в плену был". Даже маленькая тень не промелькнула на его лице. Чуть позже я узнала, что "пропавшие без вести и бывшие в немецком плену участниками войны не являются". Его в те годы, рассказывали мне, не приглашали на торжественные собрания, посвященные Победе советского народа над фашистской Германией. Я стала понимать, почему худа не смотрел передачи в Дни Победы.
Зимой девяносто первого года я поехала к сватам. Подошла к знакомому дому, но на крыльцо вышел незнакомый человек и сказал, что сваты переехали. Новый дом худа построили как участнику войны и предоставили все льготы. Свершилось событие, ставшее началом покаяния. Покаяния народа перед солдатами, у которых по разумению и недоброй воле одного человека и его последователей были отняты на долгие десятилетия честь и звание солдата, сражавшегося за свободу Родины, и их ратный труд, положенный на алтарь Великой Победы.
Худа умер зимой 1992 года...
Р.S. В Иркутской области, наверное, должны жить родные двух братьев моего худа. Хочется верить, что отзовутся.
|
|
|
Марина Голорбуева, г. Борзя Читинской области
|
 |
 |
[an error occurred while processing this directive]
|
 |
Спустя 60 лет мы узнаем имена героев ВОВ
